Новая индустриализация
С.С. Губанов, д.э.н., профессор МГУ, главный редактор журнала «Экономист»
Вопрпосы задаёт М.М. Мусин, д.э.н., журналист, заведующий кафедрой антикризисного и стратегического менеджмента РГТЭУ
Прогресс или регресс?
М. Мусин: Экспортносырьевая модель себя исчерпала. Что может прий-ти ей на смену? Оставим за скобками вопрос, каким образом можно перейти в иное качественное состояние. Расскажите о реакционной, прогрессивной и консервативной моделях развития.
С. Губанов: Объективные ограничения экспортно-сырьевой модели и впрямь уже абсолютно ясны. Мы действительно переживаем ныне зримый дефолт этой модели. Он особенно нагляден по трудностям со сбалансированием бюджета страны. Бюджет приходится нещадно резать по расходам. И, в то же время, нет здоровых источников увеличения доходов. Это проблема не просто текущая, не просто краткосрочная, а системная. Без практического решения вопроса о новых источниках развития и пополнения госбюджета – источниках индустриальных, прочных, фундаментальных, долго-
срочных – немыслимо практическое решение ни одной из экономических и социальных задач нашей страны. Таким образом, говорить ещё раз о бесперспективности экспортно-сырьевой модели уже излишне, потому что её ограниченность стала очевидной. Что такое негодное – абсолютно ясно. Поэтому важна постановка вопроса о том, чем заменить негодное, и как?
В первую очередь следует определить: что такое пригодное? Точки зрения здесь кардинально расходятся. Но по сути тоже сформировались две позиции. Одна из них прогрессивная, а другая – реакционная. Есть ещё застойный сценарий, связанный с сохранением экспортно-сырьевой модели, но рассматривать его, как я уже сказал, было бы напрасной тратой времени, ибо его бесперспективность доказана сейчас исчерпывающе самой реальностью. И без того ясно, что существование за счёт добычи и экспорта сырья превращает компрадорскую Россию в живой труп, обречённый на разложение заживо. По данному поводу спорить больше не о чем: с компрадорским существованием должно быть покончено.
Что взамен – вот в чём вопрос. Ответ на него теперь несложный, поскольку фактически предстоит выбрать одно из двух: либо неоиндустриальный и социальный подход, либо «постиндустриальный» и асоциальный. Никакого третьего больше нет и быть не может.
Выбор неоиндустриального пути есть прогрессивный, ибо он гарантирует подлинный подъём нашей страны – подъём и производительности труда, и уровня жизни социального большинства. Выбор «постиндустриального общества» есть реакционный и ложный – он ведёт Россию лишь к очередному обману. Почему?
Потому, что главная идея, которая вкладывается в «постиндустриальную» идеологию – это деиндустриализация России. А деиндустриализация означает сохранение того, что есть сейчас, т.е. сохранение России во власти диктатуры продажности и компрадорского капитала, который держит нашу страну сырьевым придатком иностранных ТНК. Деиндустриализация означает, далее, всё ту же неспособность самостоятельно производить современные микропроцессоры и двигатели, автоматизированные приборы и машины, оборудование и технологии технотронного уровня, лабораторные и опытно-экспериментальные комплексы для фундаментальной и прикладной науки, НИР и НИОКР. Деиндустриализация означает неспособность нашей страны самостоятельно создавать новые высокопроизводительные рабочие места.
Но надо понимать: раз страна выбрасывается из сферы высокотехнологичной индустрии, то она вычеркивается из современной эпохи и самой истории. Поэтому деиндустриализация, которую всячески оправдывают «приобщением» якобы к «постиндустриальным ценностям», равносильна экономическому четвертованию России.
Вовсе неслучайно идеологию «постиндустриального общества», которая в Европе в 1970-е года рассматривалась как вариация «третьего» пути развития – ни капитализма, ни социализма, подхватили вчерашние «реформаторы», вчерашние «либералы», а по сути – продажные компрадоры и разрушители, то есть, реакционеры.
Нелишне напомнить, что идея «постиндустриального» пути, тождественная идее деиндустриализации, подана как заглавная в статье Д.А. Медведева «Россия, вперёд!». В той самой статье, которую принято считать точкой отсчёта для постановки вопроса о «модернизации». Если посмотреть, кто
сегодня защищает идею «постиндустриальных ценностей» и превращения России в «общество услуг» для иностранного капитала, в общество, неспособное производить современные машины, то это известная когорта вчерашних «реформаторов», заделавшихся ныне сторонниками реакционной «модернизации». Здесь и Е. Ясин, и А. Дворкович, и И. Юргенс, и А. Чубайс. Между прочим, в марте 2012 г. не кто-нибудь, а И. Юргенс, признал, что именно его команда – компрадорская, атлантистская, пронатовская – напичкала идеями названную статью Д.А. Медведева, тогдашнего главы государства. Всех реакционеров-разрушителей объединяет неприятие самой постановки вопроса о преодолении деиндустриализации и новой индустриализации России. Реакционеры меняют риторику, играют в слова и термины, лишь бы всё оставалось так, как есть – в пользу диктатуры продажно-компрадорской власти и собственности. Вся их «модернизация» есть не что иное, как перекраска компрадорской ширмы, компрадорского фасада.
Тут они повторяют атлантистские манёвры М. Горбачёва, который под абстрактной «перестройкой» организовал конкретное разрушение Советского Союза – экономическое и политическое. Да ещё удостаивают этого иудушку высших государственных наград, в издёвку над братскими народами бывшего СССР.
Между тем неоиндустриальная постановка срывает игру реакционеров в слова, разоблачает их пустышки и выверты, включая «пост-
индустриальный» абсурд. Кто против неоиндустриализации России, тот против России и против самого её существования – такова истина. Эту простую истину уже никак не скрыть, от неё уже не отвертеться, от неё уже не может отвлечь никакой обман. Правда открыта, и недалёк тот день, когда она станет могучей социальной силой.
Именно по отношению к новой индустриализации нашей страны пролегает водораздел между двумя позициями: реакционной, продажно-компрадорской, и прогрессивной. Здесь располагается центр решающей идеологической и политической борьбы за подъём нашей страны. Здесь разворачивается генеральное сражение между теми, кто отстаивает интересы и необходимость развития наукоёмкого, высокотехнологичного отечественного производства, и теми, кто подметно внушает, будто Россия насовсем утратила потенциал машиностроения, микроэлектроники, научно-технических исследований. «Реформаторы» даже не сознают, до какой степени изобличают самих себя, когда записывают разорённую ими Россию в разряд так называемых «конченых» государств. Они сами себе выносят исторический приговор, признавая по сути, что тем только и занимаются, что «кончают» и «доканчивают» Россию. Нынешнее жалкое положение нашей страны, сброшенной в трясину деиндустриализации и «экономики трубы» – именно их рук дело.
Кстати, подразделение государств на перспективные, бесперспективные и конченые было введено госдепартаментом США ещё десятилетие назад. Заокеанские атлантисты вовсю проповедуют ныне идеологию «кончины» России как государства.
С ними-то заодно и выступают доморощенные реакционеры, которые пропагандируют «постиндустриальный» путь, т.е. путь в безвыходную деиндустриализацию. Вот почему «постиндустриальная» говорильня служит флагом, эмблемой, отличительным знаком реакционеров из продажной компрадорской партии, которая уже мысленно «списала» Россию с исторической арены и ратует за «Мир без России».
После статьи Д.А. Медведева (2009 г.) компрадорская партия придала своей реакционной платформе новую форму выражения. Теперь реакционная платформа оформлена в виде итогового доклада по обновленной будто бы «Стратегии 2020» (2012 г.), где под видом «постиндустриальной» проведена прежняя идеология деиндустриализации, т.е. экономического умерщвления России.
Таким образом, есть предельно точный критерий: отношение к неоиндустриализации мгновенно показывает, какая это позиция – в интересах нашей страны или против её интересов. Данный критерий служит как идентификационный, ибо позволяет безошибочно отличать прогрессивное от реакционного во всем: в идеологии, политике, экономике, социальной позиции. Он даёт возможность очень чётко ориентироваться в текущей расстановке сил. Но это отдельный вопрос, уже не академический.
С научной точки зрения, а она подтверждена всем ходом современной истории, никакой альтернативы новой индустриализации нет и быть не может. Через этап неоиндустриализации так или иначе предстоит пройти всем странам мира, как ранее – через этап электрификации.
Что такое новая индустриализация?
Перед тем, как рассматривать прикладные аспекты, хотел бы показать вначале, что такое новая индустриализация. Что в ней такого особенного? Почему выбран такой термин и каково его содержание? Относительно него действительно ещё много споров и много недопонимания. Очень часто даже от наших подготовленных, грамотных коллег – университетских и академических, доводилось слышать следующее: мы не знаем точно, что такое новая индустриализация, но подозреваем, что это всё равно инновационная экономика. Так вот, новая индустриализация – это не антипод инновациям. Новая индустриализация – это создание первоклассного индустриального базиса для инноваций.
В отличие от старой, или первичной индустриализации, новая индустриализация, будучи уже вторичной, воплощает в себе качественно более высокую ступень развития, а также отличается и своим объектом, и своим субъектом. Первичная индустриализация состояла в электрификации производительных сил. Её ход известен по опыту и западных стран, и нашей страны.
У нас электрификация была проведена с запозданием, в форсированном ключе, так как история не оставила нам другого выбора. Данную историческую задачу наша страна решила блестяще, с великолепным результатом. В СССР электротехнический комплекс, электромеханическое станкостроение и приборостроение были на передовом уровне для своего времени. Кульминационной точки развития весь наш комплекс электрифицированных производительных сил достиг примерно к концу 1960-х – началу 1970-х гг.
Но дальше наступил не закат индустриализации, как многие думали, а черёд второй фазы индустриализации – когда производительные силы, оборудование, рабочие места начали всё масштабнее автоматизироваться. Решающей предпосылкой к тому явилась так называемая микропроцессорная революция. Микропроцессор, будучи цифровой машиной, начал занимать место базисного продукта, наряду с кВтч электричества. Появилось ядро цифровых компьютеризованных технологий, стали накапливаться факторы, необходимые для компьютеризации производительных сил и создания системы автоматизированных машин. В общем, вторая фаза индустриализации непосредственно и напрямую связана с тем, что кратко можно назвать «оцифровыванием» производительных сил. С 1970–1980-х гг. наличие собственного производства микропроцессоров, или цифровых машин, стало первейшим признаком неоиндустриальной мощи современной державы. Дело в том, что передовой микропроцессор представляет собой концентрат всех передовых достижений фундаментальной и прикладной науки, инженерной и конструкторской мысли, технологий, организации и планирования производства.
Для того чтобы понять, что электрификация и компьютеризация народного хозяйства суть двуединый и двухфазный, но один и тот же процесс, приведу простой закон, который, надеюсь, доступен для понимания в любой аудитории. Этот закон гласит, что автоматизировать и компьютеризировать можно то, и только то, что предварительно электрифицировано.
Перед нами вроде бы простой технический закон, но ни единого исключения из него не бывает. И значение его громадно. В соответствии с ним, современное общество объективно должно пройти две фазы одного и того же процесса – индустриализации. Каких-либо национальных исключений из данного исторического закона нет и не может быть. Разные страны лишь по-разному и с различной скоростью следуют его требованиям: одни впереди, а другие позади.
Безусловно, индустриализация не заканчивается 1970-ми годами. В передовых индустриальных странах 1970-ми годами заканчивается, в основном, период электрификации. Говорю «в основном», ибо не электрифицированными всё ещё остаются автотранспорт, земледельческие машины, речные и морские суда, и т.д. Став результатом, электрификация одновременно стала предпосылкой для того, чтобы человечество могло пойти вперед, к автоматизации и компьютеризации рабочих мест, физического и умственного труда. К автоматизации не только рабочих машин, например станков, но к автоматизации управляющих машин. Вот почему неоиндустриализация начинается с микропроцессорной революции, когда микропроцессор становится таким же базисным, социально доступным продуктом, как электричество, как кВт/ч.
В процессе новой индустриализации качественно изменяется человеческая деятельность: растущуюмассу времени – и рабочего, и научного, и творческого – человек посвящает познанию и изобретению автоматизированных машин. В свою очередь, автоматизированные машины с микропроцессорным управлением берут на себя функции замещаемого ими труда, функции безлюдного технологического процесса. Система автоматизированных машин мало-помалу замещает человека в стандартных технологических операциях производства.
Отсюда связка новой индустриализации с принципами безлюдности, безотходности, рециркуляции ресурсов. Если первая индустриализация дала производительные силы вместе с копотью, сажей, выбросом отравляющих и вредных веществ, будучи «грязной», то вторая индустриализация, по определению, является экологически чистой, поскольку призвана устранить последствия первой, «грязной». Поэтому на Западе неоиндустриализацию часто отождествляют с третьей, или «зелёной», промышленной революцией. Такое отождествление хотя и неточное, но допустимое: оно отражает экологически чистую природу новой индустриализации. Однако правильнее все же говорить о неоиндустриальной революции, задачи которой гораздо шире экологических.
Кардинально меняется всё общество
Неоиндустриальная революция, начатая микропроцессорной, кардинально меняет всё общество, начиная с характера труда и структуры трудового баланса, или распределения общественного труда. Появляется кардинальная сдвижка в базисе и надстройке, в экономике, науке, культуре.
Действительно, раз машины в автоматизированном режиме производят материальные блага, то чем занимается человек? Человек занимается созданием новых машин, ещё более эффективных с точки зрения экономии труда, трудосбережения, увеличения свободного времени. Человек больше занимается познанием законов природы и общества, новых эффектов и свойств материи, принципов и видов деятельности, социального взаимодействия. Из монотонного и исполнительского массовый труд превращается в творческий, инструментально-экспериментальный, инновационный. Научно-исследовательская сфера поглощает тогда всё больше и больше людей, наука перерастает в непосредственную производительную силу, экономика обретает подлинно наукоёмкое содержание, культура расцветает в русле тенденции возвышения человека.
Поэтому кратко новая индустриализация определяется так – это умная индустриализация, наукоёмкая, интеллектуальная. Умная не только по своему содержанию, технологическому наполнению, но по своим движущим силам, по своему характеру. В составе рабочей силы общества удельный вес людей с высшим, профессиональным, специальным, высококвалифицированным образованием становится преобладающим, поистине массовым. Это действительно революционное изменение: и в производительных силах, и в характере общественных отношений, и в движущей силе исторического развития. Такова, если кратко, сама суть того, что такое неоиндустриальная революция.
Под воздействием новой индустриализации усиливается тенденция трудосбережения. С помощью неоиндустриальных, технотронных машин экономика добивается постоянно возрастающей экономии труда, экономии рабочей силы. И, разумеется, экономия труда достигается не ради самой себя. Такая экономия направляется на то, чтобы свести к минимуму монотонные режимы рабочего времени, расширив сферу приложения творческого и организационного труда. Чем более развито общество, тем больше труда людей поглощается научной сферой и тем быстрее увеличивается число людей с высшим образованием, что влечёт к взрывному повышению роли науки, образования, организации, планирования и управления. Таков тот социально-экономический эффект, который связан и сопряжён с новой индустриализацией.
Автоматизация и компьютеризация производительных сил приводит к качественному изменению в распределении всего общественного труда – вот что важно понять. Мог бы показать тенденцию на графиках: существует уже богатый статистический материал, и можно увидеть конкретные проявления неоиндустриального процесса, например – рост доли научно-исследовательских работников. Если отбросить игру в терминологию, в определения, то неоиндустриальная экономика представляет собой наукоёмкую экономику, нацеленную на трудосбережение, рециркуляцию ресурсов и безотходность, замещение трудоёмкого машиноёмким, превращение общественного труда в творческий, изобретательский, научный, организационный.
Обратимся к рециркуляции ресурсов, когда отходы превращаются в ресурсы повторного промышленного использования. Приведу один конкретный пример: мы знаем, что в автомобильной промышленности развиваются технологии автоматизации сборки, автоматизируется набор сборочных операций. Но ведь автоматизации подлежит и разборка автомобилей. Нужно автоматизировать и роботизировать также утилизацию автомобилей. Благодаря этому
наладится замкнутый кругооборот и металлофонда, и пластика, и резины, и цветных и черных металлов, и кожи обивки и т.д. и т.п. Таким будет неоиндустриальный контур экономики: рециркуляционным, безотходным (см. сноску в «подвале»).
Что такое автоматизация разборки не только автомобилей, но и всего того, чем мы пользуемся: и сотовых телефонов, и телевизоров, и мониторов, и системных блоков, и станочного оборудования, и массы другого, без чего не обходятся современные люди? Это очень крупная задача в научном, техническом, инженерном, технологическом, организационном плане.
И очень крупная задача в системном отношении, потому что соответствующим образом должна меняться экономическая система: с точки зрения организации, планирования, накопления, инвестирования, оценки эффективности капиталовложений, ценообразования, заработной платы.
Так, до сих пор экономическая наука останавливалась на границе конечного потребления, потому что считалось, что здесь поток ресурсов прерывается, поскольку продукт, который потреблён, полностью исчезает, выходит из промышленного оборота. Неоиндустриальная тенденция требует пересмотра такого воззрения. Сегодня мы должны видеть в сфере потребления своеобразное производство – производство отходов. Естественно, что производство отходов следует сделать сферой высокотехнологичной рециркуляции отходов, с их превращением в ресурсы повторного индустриального цикла изготовления новых изделий нужных человеку. Автоматизированная трансформация бытовых и промышленных отходов в ресурсы – таков ещё один принцип неоиндустриальной парадигмы. Поэтому требуется расширение предмета экономической науки на весь кругооборот ресурсов.
Неоиндустриальным замещением трудоёмкого машиноёмким диктуется также совершенно новое отношение к человеку труда. В частности, неоиндустриализация даёт установку на общество не с дешевой рабочей силой, а наоборот, с дорогостоящей рабочей силой. Тем самым предполагается совершенно иная трактовка конкурентоспособности. Если реакционеры считают конкурентоспособным преимуществом России дешёвую рабочую силу, то они исповедуют представление, относящееся к варварскому, вульгарному направлению экономической науки. Сегодня это и впрямь дикое, несуразное представление, потому что классическая экономическая наука издавна числит конкурентоспособной только дорогостоящую рабочую силу. Почему? Потому что дорогостоящая рабочая сила– это не только высокая квалификация, не только высшее образование. Это ещё высшая производительность труда и колоссальное сокращение сроков окупаемости капитальных вложений.
Вся так называемая «инвестиционная привлекательность» измеряется одним: сроком окупаемости инвестиций. Сколько говорится, что нужно поднимать «инвестиционную привлекательность»? А как можно поднять её без высокого уровня заработной платы? Ведь чем выше уровень заработной платы в стране, тем короче срок окупаемости инвестиций и весомее стимул для инноваций. Сколько бы ни говорили об «инвестиционной привлекательности», но если неконкурентоспособен уровень заработной платы, если низок удельный вес дорогостоящей рабочей силы, тогда экономически сужаются границы окупаемости новой техники. И получается замкнутый круг: дешёвая рабочая сила––> низкая окупаемость промышленного капитала ––> деиндустриализация и отсталость ––> невыгодность вложений в социально-экономическое развитие собственной страны.
Конечно, надо предпринимать системные усилия, чтобы разомкнуть этот порочный круг. Какие именно? Принципиальный ответ известен: надо всемерно сузить долю незаработанного, дабы всемерно расширить долю заработанного. Нетрудовое следует ограничить в пользу трудового.
Сейчас производительность труда в России в 3 раза ниже, чем в США, тогда как заработная плата меньше в 10–12 раз. Разница оседает на офшорных счетах компрадоров, весь «успешный» бизнес которых – это распродажа России оптом и в розницу. Надо отсечь от собственности и добавленной стоимости продажных компрадоров и уравнять ключевую системную пропорцию: раз производительность ниже в 3 раза, то и заработная плата должна быть ниже строго в 3 раза, и ни на гран иначе. Если решить вопрос о собственности в интересах России и социального большинства, сроки окупаемости капиталовложений сразу сократятся у нас в 34 раза.
Перейдём к социальному измерению неоиндустриализации. Одно из парадоксальных следствий заключается в том, что неоиндустриальное об-щество – это общество, в котором люди работают меньше и легче, а живут лучше и дольше. Или иначе: работают меньше, а получают больше.
Работать эффективнее, жить лучше
М. Мусин: Сергей Семенович, Вы же, по-моему, ещё в советские времена за эту идею были заклеймены центральными печатными органами как теоретик «паразитизма», идеолог «ничегонеделания», «праздного времяпрепровождения» и т.д.
С. Губанов: Да, эпитеты были разные. В то время Е. Гайдар и О. Лацис, как работники журнала «Коммунист», клеймили меня за уход от генеральной линии горбачевской партии; «доставалось» и от «Советской России». Был такой интересный и весёлый период, когда в своём отношении к сокращению продолжительности рабочего дня и рабочего времени смыкались «реформаторы» и «антиреформаторы». Они разделяли одну и ту же ошибку, полагая, будто трудящиеся обязаны работать не меньше и легче, а больше и тяжелее.
Но сейчас тезис о том, что лучше живут не те, кто работает больше, а те, кто работает меньше, уже не просто академический, не просто гипотеза, не просто пожелание, не просто сумасбродная идея отдельно взятого экономиста. Теперь это статистически доказанный факт. Да, факт для многих парадоксальный, но он доказанный статистически.
Во избежание недоразумения хочу подчеркнуть, что одно дело – меньше работать, а другое – совсем не работать. Неоиндустриальная формула не означает, что никто ничего не производит, а живёт тем не менее лучше. Следует понять, когда и почему люди могут меньше работать. Тогда и потому только, когда они работают эффективнее. А когда работают эффективнее? Когда за людей больше работают машины, а сами люди заняты преимущественно тем, что конструируют автоматизированные машины, разрабатывают машинные технологии, проводят соответствующие фундаментальные и прикладные научно-исследовательские работы, организуют и планируют производство эффективных, наукоёмких, трудосберегающих машин. И в результате машина выполняет работу, которую раньше делало 7, 10, 20 человек.
Приведу пример. В своё время мне довелось заниматься одним парадоксом: некоторые американские экономисты заметили, что вклад вычислительной техники огромен, а по производительности труда её вклада не видно. Возник парадокс. И надо было установить: что же дают цифровые технологии и компьютеризация для производительности труда. С теми подходами и по тем методикам, которые использовали зарубежные экономисты, вычленить всю цепочку, от затрат до результатов по процессу, было невозможно. Исходя из классических законов экономики, мне удалось разработать верную методику расчёта. И на примере американской промышленности выяснилось, что одно компьютеризованное рабочее место эквивалентно 7 электромеханическим. Прогресс неоиндустриальных производительных сил стал очевиден, как только мы приняли правильную логику и методику расчёта эффективности.
Разумеется, если эффективность неоиндустриального рабочего места в 67 раз выше, чем старого, просто электрифицированного, то эффект трудосбережения позволяет работать меньше, а получать больше – и результатов, и заработной платы.
Таким образом, работать меньше – значит работать эффективнее. И кто работает эффективнее, тот живет лучше. Если взять статистику передовых индустриальных стран, скажем – ведущих 15 стран мира, которые входят в Организацию экономического сотрудничества и развития, и выполнить элементарный регрессионный анализ, то мы убедимся, что покупательная способность на душу населения действительно выше в тех странах, где годовой объём отработанного рабочего времени меньше. Стало быть, это сегодня и впрямь статистически доказанный факт. Установленная тенденция неопровержима. На графиках «крутизна наклона» соответствующей кривой за последние 10 лет только увеличивается. Следовательно, тенденция становится более выраженной.
Как видим, что парадоксально с точки зрения старых, так называемых рыночных подходов, – примитивных и вульгарных, то абсолютно не парадоксально с точки зрения неоиндустриальной парадигмы.
Отмечу также острую проблему: в стране ежегодно выпускается миллион с лишним специалистов с высшим образованием, но в то же время отечественная экономика не создаёт миллиона с лишним новых высокопроизводительных рабочих мест, которые бы ждали эту молодёжь, подготовленную в вузах. Снять столь грозную социальную диспропорцию может только неоиндустриализация, только бурное производство автоматизированных рабочих мест для промышленности, сельского хозяйства, строительства, транспорта, здравоохранения, научно-технического сектора, складского хозяйства и т.д.
М. Мусин: Что даёт реализация вашей концепции народу? Есть высказывания, что она может привести к большой безработице.
С. Губанов: На самом деле новая индустриализация даёт максимально полную занятость. Причём занятость нового типа, поскольку означает перемещение по мере автоматизации рабочей силы из трудоёмких секторов и отраслей экономики в сектора автоматизированного умственного труда, творческого труда. Предвидя вульгарное представление, будто автоматизация приводит к росту безработицы, мы ещё в конце 2010 г. провели вместе с ФНПР специальный круглый стол, посвящённый трудосбережению. Вдобавок могу привести классические исследования полувековой давности: когда тот же вопрос возник в США, наш соотечественник В. Леонтьев на основе межотраслевых балансов с цифрами в руках показал, что автоматизация не является источником безработицы. Нам остаётся только уточнить: источником безработицы является частный капитал.
Поэтому компрадорские эксперты, которые пугают неоиндустриализацией и предъявляют «страшилки», например – о 38 млн человек безработных, демонстрируют теоретическое и инструментальное невежество. Они просто не владеют предметом. Обратимся к опыту США: коэффициент производительно занятых людей, начиная с 1980-х годов, когда последовал период уверенного освоения микропроцессорной техники и автоматизации рабочих мест, не только не упал, а значительно вырос. Коэффициент трудовой занятости населения в неоиндустриальной экономике США ныне больше, чем в компрадорской России. Это тоже статистический факт.
Естественно, что там, где монотонные рабочие операции переложены на машины, люди переходят в сектора, связанные с производством автоматизированных машин, образованием, разработкой новых технологий и новых продуктов. На языке классики такой процесс называется ростом занятости в сфере обеспечения целесообразности трудовой деятельности. Ведь эта целесообразность не с неба падает, а является результатом научно-исследовательских разработок. Соответственно, при новой индустриализации сфера трудоёмкого производства будет сокращаться, но ради того только, чтобы неуклонно расширялась сфера науки, образования, НИР и НИОКР, научного приборостроения, инструментальной, экспериментальной и лабораторной деятельности, материально-технических новаций. Между прочим, в условиях деиндустриализации удельный вес занятых научно-исследовательскими и опытно-конструкторскими разработками в российской экономике в количественном отношении ниже, чем в передовых индустриальных странах. А в качественном отношении – на порядок ниже. России надо прирастать миллионами первоклассных научных работников, чтобы поднять сферу НИР и НИОКР на передовой уровень.
К тому же в рамках неоиндустриального подхода вопросы распределения общественного труда и рабочей силы решаются не так, как угодно отдельному частному капиталу, а так, как того требуют интересы общества и государства. Опять же, согласно классическому постулату богатство современного общества прямо пропорционально массе трудовой занятости и производительности труда. Оба эти фактора будут не только учитываться в неоиндустриальном обществе, но станут целевой функцией его развития. Естественно, ни о каком росте безработицы не может идти речи – это противоречит объективному закону неоиндустриального прогресса. Напротив, в сфере организации производства, планирования, управления, НИР и НИОКР у нас, повторяю, занято несопоставимо меньше людей, чем в передовых индустриальных странах.
О вертикальной интеграции
Ту же вертикальную интеграцию надо планировать, проектировать, программировать, автоматизировать. Любой контент-анализ покажет, что в передовых индустриальных странах действуют ныне десятки, сотни, тысячи центров бизнес-консалтинга, которые занимаются одним – проектированием цепочек добавленной стоимости, т.е. проектированием вертикально-интегрированных цепочек. А сколько у нас выпускается специалистов, способных заняться вертикальной интеграцией, её проектированием и планированием? Сколько вообще в стране людей понимает, что такое вертикальная интеграция и почему прибыль можно извлекать только из конечного производства, но нельзя извлекать из промежуточного? По пальцам можно пересчитать таких людей даже в профессиональной экономической среде. А ведь это давно уже общее место в передовых индустриальных странах. Под влиянием практического осуществления атомного и космического проектов, тогда ещё, в 1970-е года осознали, что неоиндустриальные производительные силы нужно выстраивать по-новому: не в рамках отраслевых предприятий, не в рамках отраслевых холдингов, а в рамках межотраслевых корпораций, в рамках межотраслевых цепочек добавленной стоимости. Все звенья такой цепочки должны быть под единым, централизованным контролем. Следовательно, должны быть объединены единой собственностью – вертикально интегрированной, общекорпоративной.
Это, между прочим, к ответу на вопрос о том, как меняется собственность в ходе новой индустриализации, как меняется её субъект. Собственность должна стать вертикально интегрированной. Тогда для новой индустриализации формируется новый субъект – в виде вертикально интегрированной корпорации. И вполне закономерно, что именно транс-национальные корпорации (ТНК) служат движущей силой неоиндустриализации. Без господства вертикально интегрированной формы собственности неоиндустриализация практически немыслима.
Поэтому неоиндустриальный подход предполагает опору на вертикально интегрированные комплексы, в первую очередь – во всем инфраструктурном секторе народного хозяйства. Вертикально интегрированными должны быть электроэнергетика, железные дороги, авиапромышленность и авиаперевозки, морской и речной транспорт, агропромышленный сектор.
Экономически абсурдно отрывать эксплуатантов авиалайнеров от производителей авиалайнеров. Это разрыв цепочки и колоссальные потери, например – вследствие закупки и ремонта иностранных самолётов вместо своих. Аналогично нужно действовать по каждому стратегически важному для страны направлению. Конечно, вертикальная интеграция и неоиндустриализация приводят к резкому увеличению сферы социального капитала.
С точки зрения неоиндустриальной парадигмы мы видим экономику в воспроизводственном разрезе, как единый народнохозяйственный комплекс со всеми его системными противоречиями. Приведу вновь парадоксальное суждение, но оно не столько даже теоретическое, сколько практическое. Для передового сознания уже совершенно ясно, что частный капитал – это источник социальных издержек. По всем направлениям. Это и разливы нефти, и сжигание попутного газа, и пищевые фальсификаты, и загрязнение почв, воды, леса, атмосферы, и истощение плодородия земель, и безработица, и кризисы. Прибыль частного капитала на одной стороне всегда означает колоссальные социальные издержки и социальный вред – на другой. Частный капитал не заинтересован в очистных системах, системах технической безопасности, системах качества. Поэтому минимизация частных издержек есть максимизация социальных – это объективный закон капитализма. Названным законом исчерпывающе объясняется, отчего на компрадорскую Россию обрушивается катастрофа за катастрофой, типа Саяно-Шушенской, АПЛ «Курск», террористических актов, энергетических аварий и т.п. В обществе XIX столетия мирились с извлечением частной прибыли за счёт налогоплательщиков, потому что ещё плохо понимали диалектику частного и социального. В XX в. стали задавать вопросы. В XXI в. начали искать противоядие.
Спрашивается: какая социальная сила заинтересована в том, чтобы минимизировать издержки общества по экологии, водоочистке, переработке промышленных и бытовых отходов, потери из-за некачественной техники, из-за некачественных продуктов питания, пищевых отравлений, выбросов отравляющих и вредных веществ, техногенных катастроф, некачественной инфраструктуры, срывов электроснабжения? Ответ даёт неоиндустриальная практика: в снижении социальных издержек заинтересован лишь социальный капитал. Он и служит орудием их минимизации. Поэтому в передовых индустриальных странах граница между социальным и частным капиталом всё более зримо сдвигается в пользу социального капитала. Так происходит и в ЕС, и в США, и в Японии. Это очень важный, по-своему революционный процесс. С тенденцией преобладания социального капитала над частным связано будущее. Естественно, что мы, как общество XXI века, не должны быть на обочине этого процесса.
В связи со сказанным, логика неоиндустриального подхода заключается в том, чтобы уйти от различного рода догм, которыми перекормили нашу страну «реформаторы». Например, догма о том, что рынок всё за всех сделает несуразна. В действительности работают люди. Без них в экономике не работает ничто: никакие технологии и никакие машины, даже автоматизированные. И чем лучше работают люди, тем лучше они живут.
Новая парадигма власти и собственности
М. Мусин: Сергей Семёнович, как концепция неоиндустриализации влияет на вопросы власти и собственности, к каким изменениям здесь должно привести принятие этой концепции?
С. Губанов: Я исхожу из классической парадигмы способа производства. Не бывает производительных сил вне определенных отношений между людьми. Естественно, что неоиндустриальные производительные силы устанавливают для себя принципиально иные по характеру производственные отношения между людьми. Происходит кардинальная перемена, которую кратко можно выразить так: уход от дезинтегрированных и раздробленных производственных отношений к интегрированным и консолидированным, включая, конечно же, интегрированные формы собственности.
В современных условиях это означает уход от господства частной собственности к господству вертикально-интегрированной собственности. Но этот системный поворот вызывает ещё большие споры, чем тезис о новой индустриализации применительно к производственному аппарату, к промышленному капиталу. Почему?
Если Россия берёт курс на новую индустриализацию, значит господство, по определению, должно принадлежать промышленному капиталу, а не сырьевому. Это тоже кардинальный системный сдвиг. Само собой разумеется, кто связан своими интересами с экспортно-сырьевой моделью, тот прекрасно понимает, что означает переход власти от олигархического сырьевого капитала к промышленному общенациональному капиталу. Вот почему по вопросу вертикальной интеграции собственности разгорается принципиальная идеологическая и политическая борьба.
Что касается системы власти, то произойдёт также полная смена парадигмы государственной власти. Россия должна уйти от безответственного и асоциального государства, чтобы сформировать государство ответственное и социальное.
Что имеется в виду? Опять же приведу конкретный пример. Может быть, это ещё один из парадоксов, но тем не менее. Когда велись постсоветские дебаты и речь шла о так называемых общечеловеческих ценностях, в реформаторской Конституции было декларировано положение о том, что интересы отдельного человека выше, чем интересы государства. Внушалось, что это цивилизованный подход, возвращающий нас в лоно некой цивилизации, откуда мы, якобы, выпали.
И у меня возникло такое соображение. Предположим, что интересы отдельного человека важнее, чем интересы государства. Тогда спрашивается: а прибыль важнее, чем интересы отдельного человека? А частный капитал, рынок, конкуренция, барыш или доллар важнее, чем интересы отдельного человека? Если ответить утвердительно, то получается любопытный логический парадокс. Окажется, что прибыль, частный капитал и барыш, рынок, конкуренция и доллар важнее, чем интересы государства. Это вроде бы парадокс, но на самом деле перед нами серьёзный и фундаментальный вопрос о том, правильно ли устроено у нас постсоветское государство. Оно что, должно бегать на поводу частной прибыли, частника, барышника и продажного компрадора, разрушительной конкуренции, доллара и т.д.? Нет, не должно. Однако же бегает. И значит – устроено неправильно.
Вопрос о власти, который затронут в связи с новой индустриализацией, предполагает, что общество должно чётко разобраться: допустимо ли, чтобы люди делились в нём на рентабельных и нерентабельных, на выгодных для капитала и невыгодных? Допускает ли оно, чтобы образование, здравоохранение, комфортное жильё, другие блага получали лишь те, кто рентабелен и выгоден для капитала? Допускает ли, чтобы все остальные, кто нерентабелен и невыгоден с точки зрения капитала, были обречены на прозябание, на вымирание?
Таковы вопросы, по которым должно определиться общество. По этим конкретным и базовым вопросам своё веское слово предстоит сказать социальному большинству.
И эти вопросы незачем подменять пустопорожними словопрениями об абстрактной демократии и свободе. Для нас неизмеримо важнее социальная справедливость, без которой может быть только несправедливая демократия – продажная. И несправедливая свобода – опять-таки продажная.
В стране существует законодательство, запрещающее делить людей по религиозному признаку, по вероисповеданию, по национальности. Но разве можно делить людей по социально-экономическому признаку? Разве можно делить их на рентабельных и нерентабельных, на приносящих прибыль капиталу и не приносящих?
Если разрешено делить людей по социально-экономическому признаку, то получается заведомо бесчеловечное, людоедское общество, ибо человек, нерентабельный и невыгодный капиталу, автоматически причисляется к невыгодным и ненужным вообще. Сейчас нерентабельны многие городские и сельские школы, поликлиники, университеты, институты, критически важные для страны производства и что – значит, они не нужны? Это идеология дикости и варварства. Но именно эта идеология доминирует сегодня в компрадорской России.
Надо иметь в виду ещё классический закон о соотношении экономического базиса и политической надстройки. Дело в том, что деление по социально-экономическому признаку первично, а деление по национальному и религиозному– вторично. Первое есть основа второго. Раскол общества по социально-экономическому признаку раскалывает общество по всем остальным признакам – религиозному, национальному и т.д. Общество XXI века должно это понимать.
Неоиндустриальный подход вскрывает всю порочность изуверской идеологии. Если для экономической системы и для власти люди делятся на рентабельных и нерентабельных, то получается рахитичное общество, изъеденное изнутри и начисто лишённое перспективы. Отнюдь неслучайно на примере развитых стран можно видеть, как прогрессивная, вертикально-интегрированная экономическая система всё дальше уходит от подобного деления – уходит, наращивая социальный капитал и социальную сферу, перераспределяя ВВП в пользу такого положения в обществе, когда ключевые, базисные блага становятся доступными всем.
Не говорю уже о том, что новая индустриализация означает создание массива технотронных рабочих мест, которые более чем достаточны, чтобы утроить, учетверить производительность труда и уровень жизни в нашей стране.
Развитие социального капитала определяет будущее общества. Поэтому неоиндустриальная парадигма – это социальная парадигма, т.е. парадигма нового общества, не такого, как нынешнее продажное и компрадорское.
М. Мусин: Недавно в ЕС появились концепции III индустриальной революции, но они концептуально слабы и на вас не ссылаются. Но вас туда начали приглашать. Это говорит о том, что концептуальные вещи отслеживаются во всём мире.
С. Губанов: Не совсем верно, что на наши разработки не ссылаются. Во-первых, ссылаются на публикации по новой индустриализации, причём эти работы переведены. Переведены и в англосаксонских странах. Также переведена работа о политике новой индустриализации, т.е. работа, раскрывающая как раз следующий вопрос – о том, как проводить неоиндустриализацию, на основе какой собственности и экономической системы, какими методами, в чьих интересах.
Более того, из ряда зарубежных университетов присылают докторские диссертации, в которых диссертанты прямо цитируют наши материалы. Поэтому не сказал бы, что зарубежное экономическое сообщество незнакомо с нашими работами. Также должен заметить, что журнал «Экономист», который я имею честь возглавлять, аккредитован при Организации экономического сотрудничества и развития. Благодаря этому у нас налажен информационный обмен. Мы имеем доступ к их статистическим и аналитическим материалам, отбираем самое ценное с неоиндустриальной точки зрения, получаем разрешение на перевод и публикацию, и точно так же даём разрешение на перевод и издание ими тех наших материалов, которые они отбирают и считают полезными для себя. В общем, информационно-аналитический обмен налажен.
Какой-то отгороженности от зарубежных коллег мы не чувствуем. К примеру, к новой индустриализации колоссальный интерес проявляет сейчас Миланский университет им. Луиджи Боккони. В начале октября 2012 г. именно в Милане комиссар ЕС по промышленности и предпринимательству заявил, что ЕС нуждается в новой индустриализации, или, по терминологии немецкой корпорации Сименс, в третьей промышленной революции («зелёной»). Несомненно, неоиндустриальная инициатива названного университета совпадает с инициативой Еврокомиссии. Итальянские коллеги при нашем общении в ноябре говорили о том, как о чём-то само собой разумеющемся.
В общем, и ЕС открыл для себя объективную необходимость новой индустриализации. Причем Еврокомиссия озабочена так называемыми пределами капиталистического роста и тем, как поднять эффективность именно социального капитала. В ЕС хорошо понимают, что частный капитал устремлён на спекулятивные и краткосрочные направления. А кто будет устремлён на долгосрочные направления, на те же инфраструктурные направления? Должен сказать, что в нашей стране видные хозяйственники, экономисты, финнансисты, находятся на уровне представлений ничуть не ниже европейских. Это очень отрадный факт, поскольку происходит сдвиг в умах.
Прогрессивный сдвиг в умах – это крайне важно. Так, не нужно особого ума, чтобы митинговать, если митинг не за прогрессивные цели. А чтобы митинг был именно за прогрессивные цели – нужен ум. На усвоение того, куда и как должна двигаться страна – для этого прежде всего нужен ум, для этого нужно думать, нужно размышлять. В свою очередь, чтобы думать и размышлять, нужно научиться думать. Нужно уметь размышлять. Нужно преодолевать трудности понимания. И в этом отношении наше передовое интеллектуальное ядро находится, повторяю, на уровне научных представлений, которые ничуть не ниже, чем где бы то ни было за рубежом. А по ряду направлений, притом чувствительных, скажем в методике оценки долгосрочных инвестиций с позиции социального капитала, я думаю, что мы можем обучить кое-чему и наших европейских коллег.
Уровень общения с зарубежными коллегами тесный, причём совершенно на равных. Нас не воспринимают как людей из некой отсталой страны, за людей второго сорта. Там видят, что наш интеллектуальный багаж, идеи, разработки действительно находятся на уровне требований современной эпохи. Должен сказать, что представители науки из нашей страны выглядят в Европе весьма достойно. Имидж портят отдельно взятые реформаторы, но лишний раз их не пнёт уже только ленивый, потому что дремучесть их представлений, которыми они кормили страну на протяжении 20 лет, превратилась в свою противоположность и стала, пожалуй, уже фарсом.
Меня больше интересуют как раз носители передовых представлений. С ними нужно усиливать общение, консолидировать социальную платформу.
В общем, поскольку неоиндустриализация – это умная индустриализация, то она требует критической массы подготовленных и умных людей. Умная индустриализация не может проводиться неумными. А если она будет проводиться практически, на деле, то всё равно в нашей стране все будут становиться умными. И прогресс начнет измеряться соотношением между теми, кто уже понял преимущества неоиндустриального подхода, неоиндустриальных ценностей, и теми, кто их отрицает, т.е. остаётся реакционером.
Конечный исход предрешён: прогрессивное большинство так или иначе освободится от диктата продажного реакционного меньшинства, чтобы взяться за неоиндустриальный подъём России по-настоящему, в полную силу.
